У меня такое ощущение, что ко мне пришел настоящий Дед Мороз с живым единорогом.
Предупреждение: ментально-эмоциональный бдсм без согласия участников и стоп-слов в режиме 24/7/365.
25.11.2012 в 12:35
Пишет ju1a:Я жду
Раздача долгов. Я обещала Kasem фик по Дозорам Лукьяненко, Завулон - снизу. Ну чо, снизу - так снизу. Почти что в асфальт вкатала.
Пейринг: Городецкий\Завулон
Рейтинг - да после 18 - милости просим
читать дальше
Я жду. Время течет медленно, цепляясь за острые кованые стрелки часов, повисает на них длинными клоками серой нечесаной шерсти. Я жду. Я убрал в комнате. Убрал просто, как человек – вытер пыль, повесил в шкаф рубашку, вынес в ванную носки. Оценил результат. Не то, чтобы что-то изменилось. Просто так легче ждать. Я включил телевизор. Выключил. Взял книгу и смотрел в нее минут двадцать, не видя ни слова. Закрыл. Пошел к холодильнику и вспомнил, что забыл убрать книгу. Вернулся и сунул ее в шкаф. Посмотрел на часы. Рано. Слишком рано. Ожидание свивалось во мне в тугие жгуты, заставляя метаться из угла в угол, изнывая от невозможности изменить что-либо. Сила душила меня, шла носом, как порченая кровь – горькая, бесполезная сила. Что я могу? Что я не могу? Я, глава Ночного Дозора, маг вне категорий? Есть ли что-то, чего я не могу дать? Я могу превратить Северный Ледовитый в вино. Океан ледяного шардоне. Я могу дать богатство – деньги, много денег, столько, что и представить нельзя. Бриллианты будут лежать под ногами, застревая в подошвах ботинок. Здоровье – легко. Даже счастье. Концентрированное, незамутненное счастье, как у крысы с вживленными в центр удовольствия электродами. Я могу развернуть мир сияющей серпантинной лентой и бросить под ноги. Топчи! Но он этого не хочет. Я остановился у зеркала, глядя на сухощавого мужчину средних лет, глядящего на меня печальными глазами. Это я? Или нет? Кто я? Человек? Я давно забыл, каково это – быть человеком. Иной? Мне надоело быть Иным. Демон? Я люблю его, значит, не могу быть демоном. Я устал. Устал от мира и войны – бесконечных шахматных партий, всегда сводящихся к пату. Устал от власти, которая уже давно не вызывает ничего, кроме скуки. Мне много сотен лет. Я увидел все, что мог мне показать этот мир. Мне скучно. Нет для меня нового ветра и чужих стран. Все вкусы мне знакомы, все судьбы испытаны. Мир тасуется, как старая колода карт. Они знакомы мне до трещин на засаленной рубашке и слишком много трюков я знаю, чтобы сохранить интерес к игре.
Он – единственный, кто может меня удивить. Он – жив. Жив по настоящему. Я вижу, как он слаб. Да, он сильнее многих, но с какой легкостью я заставил бы его кричать от восторга при виде меня, поклоняться мне, падать ниц. Я превратил бы его в восхищенную марионетку, вскидывающую деревянные руки по мановению пальцев кукловода. Но это мне не нужно. Я могу вложить в него любовь – но я лишу его жизни. Поэтому я мечусь по квартире, чувствуя голод. И я впервые жалею вампиров, потому что нет большего мучения, чем знать – никогда ты сможешь утолить свой голод. Он вечно будет в тебе, будет глодать тебя тупыми желтыми зубами, пока не останется пустая воющая оболочка.
Я не выдерживаю. Необходимость делать хоть что-то слишком велика, и я сдаюсь. Вхожу в сумрак, дергая его на себя, как старое одеяло. Лес? Обычный подмосковный березовый лес, простреливаемый навылет косыми солнечными лучами? Тропическое побережье, белое солнце над белым песком, океан, в котором тонет прозрачный горизонт? Арктика, пронзительная и сверкающая в своем смертоносном стылом совершенстве? Я взмахиваю рукой, стирая стену – и комната теперь открывается в океан. Солнце вспыхивает золотыми бликами в зеленоватой воде. Кораллы ветвятся, шершавые и колючие, и между ними снуют рыбы, яркие, как россыпь самоцветов. Они выглядят так, словно их раскрасил ребенок – пронзительные анилиновые цвета, чистые, сочные. Рыбы проплывают вдоль невидимой стены, удивленно таращась на меня. Потом я думаю, что теперь я похож на морского царя из Садко – и закрываю портал, поборов искушение сотворить гусли.
Звенит звонок. Я застываю, глядя на дверь. Я никогда не открываю сразу. Он должен знать, что я не спешу. Медленно подхожу к двери, поворачиваю медную головку замка и отхожу в сторону, позволяя ему войти. Я всегда открываю дверь сам, без помощи магии. Не знаю, почему. Мне кажется, так человечнее.
Он входит. Топчется на пороге, смотрит злыми глазами. Как же он ненавидит меня за эти редкие часы. Его ненависть материальна, она висит в комнате, впиваясь в меня ледяными иглами. Это больно. Когда я с ним, мне кажется, что я без кожи.
Он садится в кресло, нетерпеливо барабанит пальцами по столу. Я вижу, как в его ауре проскакиваю бледно-голубы искры ярости. Когда-то я думал, что он привыкнет. Рассчитывал на хваленый стокгольмский синдром. Но нет. Он Светлый. Действительно Светлый, без натяжек и допущений. Он искренне ненавидит насилие и презирает тех, кто пользуется правом сильного. Не знаю, что ему говорил Гесер. Да и не важно, в общем. Важно то, что он приходит ко мне. Хотя бы раз в месяц. Хотя бы потому что должен. Кто бы знал, чего мне стоило втиснуть этот пункт в договор между Дозорами. Гесер, может, догадывается. Хотя вряд ли. Наверняка ищет в этом очередной хитрый смысл, просчитывает партию, распутывает нить интриги. Антон… Он считает, что это месть. Я вижу его чувства ясно, они пропитывают его ауру, как вода – губку. Наивный щит прозрачен, как полиэтиленовый зонт. Я ненавижу себя за это знание. Оно лишает меня даже тени возможности обмануть себя, хотя бы на миг.
В такие минуты я думаю, что ад существует. И я уже в нем. Женщины, миллионы женщин. Обожающие меня, готовые на все. Они любили меня, они отдавались мне жадно и жарко. Я брал их, как фрукты с блюда, сплевывая опустевшую кожуру. Человек, демон – им было не важно. Они любили меня любым. В этом аду мне нужен только он. И он меня ненавидит.
Я подхожу к нему, становлюсь за спиной, ложу руки на плечи. Он напрягается, застывает тревожно. Я начинаю разминать ему шею и плечи – медленными, сильными движениями, сминаю одеревеневшие мышцы, заставляя кровь прилить к ним. Он сидит, положив руки на колени и глядя перед собой. Его кожа наливается жаром под моими ладонями. Я знаю – сейчас ему больно. И приятно. Я спускаюсь ниже, к лопаткам, глажу большими пальцами угловатые косточки позвоночника. Цепляю его футболку и тяну вверх. Он послушно поднимает руки, позволяя снять ее. Я вижу родинки на его спине, тонкий шрам под лопаткой. Я наклоняюсь и целую его – в шею, там, где бьется за ухом голубая жилка. Короткие волоски щекочут мои губы. Я целую его медленно, серьезно – я убийственно сосредоточен. Я не был так сосредоточен ни на одном заседании Инквизиции. Собственно, я ведь Темный – а значит, эгоист. Здесь, сейчас – гибну я, а там, там – всего лишь дозор. Я целую плечо, спину, чувствуя, как он дрожит под моими губами. Он уступает, подается вперед, сжимая руки в кулаки. Я не спешу. Ласкаю его долго и терпеливо, всего – от мягких мочек уха, теплых, шелковистых, до пяток. У него узкие ступни, а на стопе желтоватые мозоли, жесткие, шершавые. Я разминаю ему ступни, представляя себя со стороны – мага вне категорий, тщательно мнущего ступни молодому парню. Жалкое зрелище. Вот только он так не думает. Он закрывает глаза, борясь с возбуждением. Мне достаточно лет, чтобы научиться доставлять удовольствие партнеру. Антон думает, что я использую магию. Неправда. Он просто возбуждается. Сам. Хрипло дышит, облизывая сухие губы, волоски у него на загривке и руках встают дыбом. Я закидываю его ноги на плечи и вхожу. Он стонет, сжимается вокруг меня – и я думаю, что лучше мне уже никогда не будет. Я думаю, что когда-нибудь плюну на все – и остановлю время. Продлю этот миг, вплавлю себя в него, как в жидкое стекло. Я начинаю двигаться – и Антон подается навстречу, жадно, быстро, слишком быстро. Я придерживаю его за бедра, глажу шелковистую кожу, перебираю жесткие курчавые завитки. Антон нетерпеливо вскидывает бедра, насаживаясь сильнее, бьет пяткой по спине. Я двигаюсь – мерно, сладко, долго. Я не отрываю от него взгляда. Капли пота ползут у него по лбу, короткие густые ресницы дрожат. Мне хочется погладить его, но это уже слишком – и я подхватываю его под ягодицы и ускоряю темп. Антон вскрикивает, он цепляется за мои руки, как цепляется тонущий моряк за борта шлюпки. Когда он кончает, то широко распахивает глаза – и в них нет мысли. Только наслаждение, чистое, слепое, наркотическое наслаждение.
Антон одевается. Торопливо натягивает джинсы, прыгая на одной ноге, подбирает с пола смятую футболку. Волосы у него еще мокрые после душа, и пахнет он фруктовой карамелью. Этот шампунь стоит сбоку, он предназначался для случайно зашедших девиц. Хотя, пожалуй, в данной ситуации он все сделал правильно. Я лежу на диване и курю, стряхивая пепел в парящее рядом со мной кухонное блюдце. Антон смотрит на меня и быстро отводит глаза. Он ненавидит меня. Так происходит каждый раз. Я уже почти привык. Пусть ненавидит - за магию, за вмешательство в сознание – но приходит. Если он будет знать, что никакой магии не было, что все эти стоны, вскрики, жадное виляние задницей – это он сам, то не придет никогда.
Иди, Светлый. До встречи.
URL записиРаздача долгов. Я обещала Kasem фик по Дозорам Лукьяненко, Завулон - снизу. Ну чо, снизу - так снизу. Почти что в асфальт вкатала.
Пейринг: Городецкий\Завулон
Рейтинг - да после 18 - милости просим
читать дальше
Я жду. Время течет медленно, цепляясь за острые кованые стрелки часов, повисает на них длинными клоками серой нечесаной шерсти. Я жду. Я убрал в комнате. Убрал просто, как человек – вытер пыль, повесил в шкаф рубашку, вынес в ванную носки. Оценил результат. Не то, чтобы что-то изменилось. Просто так легче ждать. Я включил телевизор. Выключил. Взял книгу и смотрел в нее минут двадцать, не видя ни слова. Закрыл. Пошел к холодильнику и вспомнил, что забыл убрать книгу. Вернулся и сунул ее в шкаф. Посмотрел на часы. Рано. Слишком рано. Ожидание свивалось во мне в тугие жгуты, заставляя метаться из угла в угол, изнывая от невозможности изменить что-либо. Сила душила меня, шла носом, как порченая кровь – горькая, бесполезная сила. Что я могу? Что я не могу? Я, глава Ночного Дозора, маг вне категорий? Есть ли что-то, чего я не могу дать? Я могу превратить Северный Ледовитый в вино. Океан ледяного шардоне. Я могу дать богатство – деньги, много денег, столько, что и представить нельзя. Бриллианты будут лежать под ногами, застревая в подошвах ботинок. Здоровье – легко. Даже счастье. Концентрированное, незамутненное счастье, как у крысы с вживленными в центр удовольствия электродами. Я могу развернуть мир сияющей серпантинной лентой и бросить под ноги. Топчи! Но он этого не хочет. Я остановился у зеркала, глядя на сухощавого мужчину средних лет, глядящего на меня печальными глазами. Это я? Или нет? Кто я? Человек? Я давно забыл, каково это – быть человеком. Иной? Мне надоело быть Иным. Демон? Я люблю его, значит, не могу быть демоном. Я устал. Устал от мира и войны – бесконечных шахматных партий, всегда сводящихся к пату. Устал от власти, которая уже давно не вызывает ничего, кроме скуки. Мне много сотен лет. Я увидел все, что мог мне показать этот мир. Мне скучно. Нет для меня нового ветра и чужих стран. Все вкусы мне знакомы, все судьбы испытаны. Мир тасуется, как старая колода карт. Они знакомы мне до трещин на засаленной рубашке и слишком много трюков я знаю, чтобы сохранить интерес к игре.
Он – единственный, кто может меня удивить. Он – жив. Жив по настоящему. Я вижу, как он слаб. Да, он сильнее многих, но с какой легкостью я заставил бы его кричать от восторга при виде меня, поклоняться мне, падать ниц. Я превратил бы его в восхищенную марионетку, вскидывающую деревянные руки по мановению пальцев кукловода. Но это мне не нужно. Я могу вложить в него любовь – но я лишу его жизни. Поэтому я мечусь по квартире, чувствуя голод. И я впервые жалею вампиров, потому что нет большего мучения, чем знать – никогда ты сможешь утолить свой голод. Он вечно будет в тебе, будет глодать тебя тупыми желтыми зубами, пока не останется пустая воющая оболочка.
Я не выдерживаю. Необходимость делать хоть что-то слишком велика, и я сдаюсь. Вхожу в сумрак, дергая его на себя, как старое одеяло. Лес? Обычный подмосковный березовый лес, простреливаемый навылет косыми солнечными лучами? Тропическое побережье, белое солнце над белым песком, океан, в котором тонет прозрачный горизонт? Арктика, пронзительная и сверкающая в своем смертоносном стылом совершенстве? Я взмахиваю рукой, стирая стену – и комната теперь открывается в океан. Солнце вспыхивает золотыми бликами в зеленоватой воде. Кораллы ветвятся, шершавые и колючие, и между ними снуют рыбы, яркие, как россыпь самоцветов. Они выглядят так, словно их раскрасил ребенок – пронзительные анилиновые цвета, чистые, сочные. Рыбы проплывают вдоль невидимой стены, удивленно таращась на меня. Потом я думаю, что теперь я похож на морского царя из Садко – и закрываю портал, поборов искушение сотворить гусли.
Звенит звонок. Я застываю, глядя на дверь. Я никогда не открываю сразу. Он должен знать, что я не спешу. Медленно подхожу к двери, поворачиваю медную головку замка и отхожу в сторону, позволяя ему войти. Я всегда открываю дверь сам, без помощи магии. Не знаю, почему. Мне кажется, так человечнее.
Он входит. Топчется на пороге, смотрит злыми глазами. Как же он ненавидит меня за эти редкие часы. Его ненависть материальна, она висит в комнате, впиваясь в меня ледяными иглами. Это больно. Когда я с ним, мне кажется, что я без кожи.
Он садится в кресло, нетерпеливо барабанит пальцами по столу. Я вижу, как в его ауре проскакиваю бледно-голубы искры ярости. Когда-то я думал, что он привыкнет. Рассчитывал на хваленый стокгольмский синдром. Но нет. Он Светлый. Действительно Светлый, без натяжек и допущений. Он искренне ненавидит насилие и презирает тех, кто пользуется правом сильного. Не знаю, что ему говорил Гесер. Да и не важно, в общем. Важно то, что он приходит ко мне. Хотя бы раз в месяц. Хотя бы потому что должен. Кто бы знал, чего мне стоило втиснуть этот пункт в договор между Дозорами. Гесер, может, догадывается. Хотя вряд ли. Наверняка ищет в этом очередной хитрый смысл, просчитывает партию, распутывает нить интриги. Антон… Он считает, что это месть. Я вижу его чувства ясно, они пропитывают его ауру, как вода – губку. Наивный щит прозрачен, как полиэтиленовый зонт. Я ненавижу себя за это знание. Оно лишает меня даже тени возможности обмануть себя, хотя бы на миг.
В такие минуты я думаю, что ад существует. И я уже в нем. Женщины, миллионы женщин. Обожающие меня, готовые на все. Они любили меня, они отдавались мне жадно и жарко. Я брал их, как фрукты с блюда, сплевывая опустевшую кожуру. Человек, демон – им было не важно. Они любили меня любым. В этом аду мне нужен только он. И он меня ненавидит.
Я подхожу к нему, становлюсь за спиной, ложу руки на плечи. Он напрягается, застывает тревожно. Я начинаю разминать ему шею и плечи – медленными, сильными движениями, сминаю одеревеневшие мышцы, заставляя кровь прилить к ним. Он сидит, положив руки на колени и глядя перед собой. Его кожа наливается жаром под моими ладонями. Я знаю – сейчас ему больно. И приятно. Я спускаюсь ниже, к лопаткам, глажу большими пальцами угловатые косточки позвоночника. Цепляю его футболку и тяну вверх. Он послушно поднимает руки, позволяя снять ее. Я вижу родинки на его спине, тонкий шрам под лопаткой. Я наклоняюсь и целую его – в шею, там, где бьется за ухом голубая жилка. Короткие волоски щекочут мои губы. Я целую его медленно, серьезно – я убийственно сосредоточен. Я не был так сосредоточен ни на одном заседании Инквизиции. Собственно, я ведь Темный – а значит, эгоист. Здесь, сейчас – гибну я, а там, там – всего лишь дозор. Я целую плечо, спину, чувствуя, как он дрожит под моими губами. Он уступает, подается вперед, сжимая руки в кулаки. Я не спешу. Ласкаю его долго и терпеливо, всего – от мягких мочек уха, теплых, шелковистых, до пяток. У него узкие ступни, а на стопе желтоватые мозоли, жесткие, шершавые. Я разминаю ему ступни, представляя себя со стороны – мага вне категорий, тщательно мнущего ступни молодому парню. Жалкое зрелище. Вот только он так не думает. Он закрывает глаза, борясь с возбуждением. Мне достаточно лет, чтобы научиться доставлять удовольствие партнеру. Антон думает, что я использую магию. Неправда. Он просто возбуждается. Сам. Хрипло дышит, облизывая сухие губы, волоски у него на загривке и руках встают дыбом. Я закидываю его ноги на плечи и вхожу. Он стонет, сжимается вокруг меня – и я думаю, что лучше мне уже никогда не будет. Я думаю, что когда-нибудь плюну на все – и остановлю время. Продлю этот миг, вплавлю себя в него, как в жидкое стекло. Я начинаю двигаться – и Антон подается навстречу, жадно, быстро, слишком быстро. Я придерживаю его за бедра, глажу шелковистую кожу, перебираю жесткие курчавые завитки. Антон нетерпеливо вскидывает бедра, насаживаясь сильнее, бьет пяткой по спине. Я двигаюсь – мерно, сладко, долго. Я не отрываю от него взгляда. Капли пота ползут у него по лбу, короткие густые ресницы дрожат. Мне хочется погладить его, но это уже слишком – и я подхватываю его под ягодицы и ускоряю темп. Антон вскрикивает, он цепляется за мои руки, как цепляется тонущий моряк за борта шлюпки. Когда он кончает, то широко распахивает глаза – и в них нет мысли. Только наслаждение, чистое, слепое, наркотическое наслаждение.
Антон одевается. Торопливо натягивает джинсы, прыгая на одной ноге, подбирает с пола смятую футболку. Волосы у него еще мокрые после душа, и пахнет он фруктовой карамелью. Этот шампунь стоит сбоку, он предназначался для случайно зашедших девиц. Хотя, пожалуй, в данной ситуации он все сделал правильно. Я лежу на диване и курю, стряхивая пепел в парящее рядом со мной кухонное блюдце. Антон смотрит на меня и быстро отводит глаза. Он ненавидит меня. Так происходит каждый раз. Я уже почти привык. Пусть ненавидит - за магию, за вмешательство в сознание – но приходит. Если он будет знать, что никакой магии не было, что все эти стоны, вскрики, жадное виляние задницей – это он сам, то не придет никогда.
Иди, Светлый. До встречи.